Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета
Началась революция МООК. 18 апреля 2012 года Ын (вместе с Дафной Коллер) объявил о начале работы обучающей платформы coursera.org. Предположение Эндрю, что в мире существует огромная тяга к высшему образованию, блестяще оправдалось. На сайте Coursera обучаются пять миллионов студентов, посещающих 532 курса в 107 учебных заведениях, включая Принстонский и Йельский университеты.
У МООК много очевидных преимуществ. Онлайновые версии лекций подвергаются беспощадному сокращению, таким образом, из часовой лекции удается составить пятиминутную выжимку, суть. Вместо того чтобы показывать профессора, расхаживающего перед доской, Ын накладывает речь на показ графиков и написанных от руки ключевых пунктов. «Остается только значимое содержание лекции, – говорит он. – Мы используем редактирование видеоматериалов, чтобы вырезать скучные куски. Некоторые вещи, например то, как профессор что-то долго пишет на доске, совершенно незачем смотреть».
Кроме того, есть данные. Великое множество данных. Coursera не только обучает студентов, но и учится у них. Каждое нажатие клавиши, каждый клик мыши регистрируется в стремительно растущей базе данных сайта. Студент останавливает видеозапись – Coursera немедленно это отмечает. На сайте также фиксируются моменты, когда студенту требуется больше времени, чем обычно, для ответа на вопрос. Coursera знает, когда студент пропускает видео, какие вопросы одни студенты задают другим и в какое время дня они читают ответ. Приблизительно через год после начала деятельности сайта Ын сказал мне: «Coursera набрала больше данных, важных для системы образования, чем все его учреждения за пять тысяч лет существования самого образования».
Для чего нужны эти данные? Рассмотрим один случай. Ын составил задание по программированию, и тысячи студентов дали неправильный ответ. Но Ына поразило не это, а то, что Coursera смогла просканировать информацию и выявить одну и ту же ошибку у двух тысяч студентов. «Благодаря этому я смог создать исправляющую подсказку, которая всплывает всякий раз, когда студент делает распространенную ошибку. В обычной аудитории из ста студентов такую закономерность обнаружить невозможно. А чтобы добиться необходимого для нас уровня персонификации, потребовалась аудитория в сто тысяч студентов». (Я полностью согласен с этим пунктом, хотя думаю, что мы с Ыном по-разному понимаем слово «персонификация».) Вся надежда на то, что анализ большой массы данных позволит Coursera и другим провайдерам МООК создать программу персонифицированного обучения тем же способом, каким Netflix, Google и Amazon персонифицировали просмотр фильмов, поиск и приобретение товаров. Представьте себе: вы ведете группу по специальности «Литература двадцатого века» и объявляете, что принимаете ценные советы, которые «такие же студенты, как вы» находят полезными. Процесс интеллектуального поиска, весьма хаотичный и непредсказуемый, получает возможность в первую очередь находить наиболее ценный материал. «До сих пор, – сказал мне Ын, – педагогика была бессистемной наукой, а теперь мы сможем сделать ее управляемой точными данными». Естественно, я сразу вспомнил Картика Динакара, который мечтал сделать более «жесткими» такие расплывчатые науки, как психология и психиатрия, пользуясь для этого массивом данных, полученных при помощи краудсорсинга.
Краудсорсинг обучения Ын пояснил мне на примере лекций по технологии «Вики». «В Стэнфорде, – пояснил он мне, – я читал лекции в течение десяти лет. Написание конспектов отнимало массу времени, но все равно каждый год студенты обнаруживали у меня массу погрешностей и ошибок. Для онлайновой аудитории я выкладываю “Вики”-тексты и предлагаю обучающимся делать свои пометки и исправления. Студенты читают лекции и редактируют их. Если у вас сто тысяч студентов, которые читают и правят один и тот же текст, результатом будет его более высокое качество. Все ошибки устраняются очень быстро». Я спросил, нельзя ли приложить этот принцип обучения инженерным дисциплинам к таким специальностям, как история искусств или литература. Ын ненадолго задумался и ответил: «Я не вижу никаких помех».
Тем не менее МООК и обусловленная им дематериализация учебного процесса вызывает кризис подлинности обучения. По данным Pew Research Center[54], многие люди уверены, будто к 2020 году заработает массовая система «дистанционного обучения» и залитые весенним солнцем кампусы, совместные посиделки за кофе и отдых на лужайках отойдут в прошлое. То есть исчезнет все то, что студенты, учившиеся в эпоху до появления интернета, считали неотъемлемой частью своей жизни.
Есть и более конкретные претензии. Например, оценки выпускников. Другой крестный отец МООК, стэнфордский профессор Себастьян Трун, был одно время увлечен идеей дать образование на уровне Лиги плюща[55] всем страждущим. Но позднее в интервью журналу Fast Company он заявил, что только десять процентов его студентов по линии МООК завершили курс. Профессор был сильно разочарован системой, которую сам помогал создавать: «Мы не даем людям того образования, о котором мечтали многие, в том числе и я, – сказал он. – У нас получился никуда не годный продукт». Подписав почти два миллиона студентов на свои онлайновые курсы, Трун пришел в отчаяние от плачевных результатов. Только половина тех, кто дошел до конца обучения, обладала удовлетворительным знанием материала.
Ын тем не менее сохраняет оптимизм. «Думаю, что очень многое можно и нужно преподавать в режиме онлайн, – сказал он мне. – Экономически, конечно, такая форма обучения выгодна, но я не вижу возможности воспроизвести бесценный опыт наставничества и работы в малых группах. Теперь я хочу заняться автоматизацией таких рутинных вещей, как отчеты и чтение лекций, что позволит профессорам освободить время для живого общения со студентами. Роль традиционного университета надо переосмыслить». Между тем появилось некоммерческое предприятие edX, объявившее в 2013 году о создании программы искусственного интеллекта, которая сможет мгновенно оценивать результаты экзаменов и письменных работ, что избавит преподавателей от необходимости самим проверять их.
Сам Ын часто сравнивает цифровую революцию с подвигом Гутенберга, а это значит, что он верит в неизбежное наступление эры компьютерного просвещения. «Думаю, когда-нибудь нам удастся изменить мир, – убежден он. – Если ребенок из бедной семьи в развивающейся стране пройдет несколько курсов по компьютерным знаниям, к которым прежде он не имел доступа, а затем сможет получить приличную работу, то одним этим мы уже изменим мир». Кто же будет возражать против такого просвещения? Стоит, однако, заметить, что большинство студентов Coursera отнюдь не из развивающихся стран. В настоящее время африканцы составляют 3,6 процента студентов, треть учащихся – из Северной Америки и еще треть – из Европы.
Нил Постман, один из самых активных критиков новых технологий, заявил в журнале Technopoly, что «школа явилась изобретением печатного станка, и устоит она или падет, зависит от того, сохранится ли важность печатного слова». Если рассматривать ситуацию с такой точки зрения, то Coursera и подобные системы – это своего рода проявление необходимости, символ неизбежной перестройки образования, связанной с изменениями в средствах коммуникации. «В течение четырехсот лет школьные учителя были частью монополии на знание, созданной книгопечатанием, – продолжает Постман, – а теперь они становятся свидетелями падения этой монополии». Во времена Тамуса (см. главу 2) письменное слово не считалось символом подлинного знания, а затем оно стало единственной формой его истинности. Может быть, мы сейчас переживаем такой же период мучительной переоценки ценностей?
Монополия на новое знание может показаться абстракцией, если рассматривать ее в исторической перспективе. Прогресс в картографии, например, снабдил людей картами, то есть рисунки заменили живое впечатление от ландшафтов. Механические часы разделили лениво текшее «естественное время» на строго отмеренные части, поэтому звон колокола ближайшей церкви стал влиять на повседневную деятельность больше, чем биологические ритмы организма[56]. Возможно, мир, становясь все больше и производительнее, одновременно превращается в обедненную копию мира прежнего, так как отвергает непосредственный опыт, а следовательно, и концепцию реальности, которая имела собственную ценность. Мы видим больше, но наше зрение затуманено, мы чувствуем больше предметов, но наши ощущения притупились. Маршалл Маклюэн считает, что всякий раз, когда мы при помощи технологии усиливаем наше природное восприятие чувственного опыта, мы одновременно отдаляемся от него. (Одна моя знакомая видела самолеты, врезавшиеся во Всемирный торговый центр, по телевизору, находясь у себя дома на другом конце континента, и подумала, что это кино.)
